Книга Том 10. Произведения 1872-1886 гг. Автор — Толстой Лев Николаевич. Содержание — Черемуха (Рассказ)
Черемуха
(Рассказ)
Одна черемуха выросла на дорожке из орешника и заглушала лещиновые кусты. Долго думал я — рубить или не рубить ее: мне жаль было. Черемуха эта росла не кустом, а деревом, вершка три в отрубе и сажени 4 в вышину, вся развилистая, кудрявая и вся обсыпанная ярким, белым, душистым цветом. Издалека слышен был ее запах.
Я бы и не срубил ее, да один из работников (я ему прежде сказал вырубить всю черемуху) без меня начал рубить ее. Когда я пришел, уже он врубился в нее вершка на полтора, и сок так и хлюпал под топором, когда он попадал в прежнюю тяпку.
«Нечего делать, видно, судьба», — подумал я, взял сам топор и начал рубить вместе с мужиком.
Всякую работу весело работать; весело и рубить. Весело наискось глубоко всадить топор, и потом напрямик подсечь подкошенное, и дальше и дальше врубаться в дерево.
Я совсем забыл о черемухе и только думал о том, как бы скорее свалить ее. Когда я запыхался, я положил топор, уперся с мужиком в дерево и попытался свалить его. Мы качнули: дерево задрожало листьями, и на нас закапало с него росой, и посыпались белые, душистые лепестки цветов.
В то же время, точно вскрикнуло что-то, — хрустнуло в средине дерева; мы налегли, и как будто заплакало, — затрещало в средине, и дерево свалилось. Оно разодралось у надруба и, покачиваясь, легло сучьями и цветами на траву. Подрожали ветки и цветы после падения и остановились.
«Эх! штука-то важная! — сказал мужик. — Живо жалко!» А мне так было жалко, что я поскорее отошел к другим рабочим.
Как ходят деревья
(Рассказ)
Раз мы вычищали на полубугре подле пруда заросшую дорожку, много нарубили шиповника, лозины, тополя, потом пришла черемуха. Росла она на самой дороге и была такая старая и толстая, что ей не могло быть меньше 10 лет. А пять лет тому назад, я знал, что сад был чищен. Я никак не мог понять, как могла тут вырасти такая старая черемуха.
Мы срубили ее и прошли дальше. Дальше, в другой чаще, росла другая такая же черемуха, даже еще потолще. Я осмотрел ее корень и нашел, что она росла под старой липой. Липа своими сучьями заглушила ее, и черемуха протянулась аршин на пять прямым стеблем по земле; а когда выбралась на свет, подняла голову и стала цвести.
Я срубил ее в корне и подивился тому, как она была свежа и как гнил был корень. Когда я срубил ее, мы с мужиками стали ее оттаскивать; но сколько мы ни тащили, не могли ее сдвинуть: она как будто прилипла.
Я сказал: «Посмотри, не зацепили ли где?» Работник подлез под нее и закричал: «Да у ней другой корень, вот на дороге!» Я подошел; к нему и увидал, что это была правда.
Черемуха, чтобы ее не глушила липа, перешла из-под липы на дорожку, за три аршина от прежнего корня. Тот корень, что я срубил, был гнилой и сухой, а новый был свежий.
Она почуяла, видно, что ей не жить под липой, вытянулась, вцепилась сучком за землю, сделала из сучка корень, а тот корень бросила. Тогда только я понял, как выросла та первая черемуха на дороге.
Она то же, верно, сделала, — но успела уже совсем отбросить старый корень, так что я не нашел его.
Дергач и его самка
(Басня)
Дергач поздно свил в лугу гнездо, и в покос еще самка сидела на яйцах. Рано утром мужики пришли к лугу, сняли кафтаны, наточили косы и пошли друг за другом подрезать траву и класть рядами. Дергач вылетел посмотреть, что делают косцы.
Когда он увидал, что один мужик махнул косой и разрезал пополам змею, он обрадовался, прилетел к дергачихе и сказал: «Не бойся мужиков; они пришли резать змей; нам давно от них житья нет». А дергачиха сказала: «Мужики режут траву, а с травой режут все, что ни попадется: и змею, и дергачиное гнездо, и дергачиную голову.
Не добро чует мое сердце; а нельзя мне ни унести яиц, ни улететь с гнезда, чтобы не остудить их».
Когда косцы дошли до дергачиного гнезда, один мужик махнул косой и срезал дергачихе голову, а яйца положил за пазуху и отдал ребятам играть.
Как делают воздушные шары
(Рассуждение)
Если взять надутый пузырь и опустить его в воду, а потом пустить, то пузырь выскочит на верх воды и станет по ней плавать.
Точно так же, если кипятить чугун воды, то на дне, над огнем, вода делается летучею, газом; и как соберется пар, немножко водяного газа, он сейчас пузырем выскочит наверх.
Сперва выскочит один пузырь, потом другой, а как нагреется вся вода, то пузыри выскакивают не переставая: тогда вода кипит.
Так же, как из воды выскакивают наверх пузыри, надутые летучею водой, потому что они легче воды, — так из воздуха выскочит на самый верх воздуха пузырь, надутый газом — водородом, или горячим воздухом, потому что горячий воздух легче холодного воздуха, а водород легче всех газов.
Воздушные шары делают из водорода и из горячего воздуха. Из водорода шары делают вот как: сделают большой пузырь, привяжут его веревками к кольям и напустят в него водорода.
Как только отвяжут веревку, пузырь полетит кверху, и летит до тех пор, пока не выскочит из того воздуха, который тяжелее водорода. А когда выскочит наверх, в легкий воздух, то начнет плавать по воздуху, как пузырь на воде.
Из горячего воздуха делают воздушные шары вот как: сделают большой пустой шар с горлышком внизу, как перевернутый кувшин, и в горлышке приделают клок хлопка, и хлопок этот намочат в спирт и зажгут.
От огня разогреется воздух в шаре и станет легче воздуха холодного, и шар потянет кверху, как пузырь из воды. И шар будет лететь до тех пор кверху, пока не придет в воздух легче горячего воздуха в шаре.
Почти сто лет тому назад, французы, братья Монгольфьеры, выдумали воздушные шары. Они сделали шар из полотна с бумагой, напустили в него горячего воздуха; шар полетел. Тогда они сделали другой шар побольше, подвязали под шар барана, петуха и утку и пустили.
Шар поднялся и опустился благополучно. Потом уже подделали под шар лодочку и в лодочку сел человек. Шар взлетел так высоко, что скрылся из виду: полетал и потом спустился благополучно. Потом придумали наполнять шары водородом и стали летать еще выше и скорее.
Для того, чтобы летать на шару, подвязывают под него лодочку, и в эту лодочку садятся по двое, по трое и даже по восьми человек и берут с собою питье и еду.
Для того, чтобы спускаться и подниматься, когда хочешь, в шару сделан клапан, и этот клапан тот, кто летит, может за веревку потянуть и открывать и закрывать.
Если шар слишком высоко поднимется и, кто летит, хочет спустить его, то он откроет клапан, газ выйдет, шар сожмется и станет спускаться. Кроме того, на шару всегда есть мешки с песком. Если сбросить мешок, то шару будет легче, и он пойдет кверху.
Если кто летит, хочет спуститься и видит, что внизу неладно, — или река или лес, то он высыпает песок из мешков, и шар становится легче и опять поднимается.
Рассказ аэронавта
Народ собрался смотреть на то, как я полечу. Шар был готов. Он подрагивал, рвался вверх на четырех канатах и то морщился, то надувался.
Я простился с своими, сел в лодку, осмотрел, все ли мои припасы были по местам, и закричал: «Пускай!» Канаты подрезали, и шар поднялся кверху, сначала тихо, — как жеребец сорвался с привязи и оглядывался, — и вдруг дернул кверху и полетел так, что дрогнула и закачалась лодка. Внизу захлопали в ладоши, закричали и замахали платками и шляпами.
Я взмахнул им шляпой и не успел опять надеть ее, как уж я был так высоко, что с трудом мог разобрать людей. Первую минуту мне стало жутко и мороз пробежал по жилам; но потом вдруг так стало весело на душе, что я забыл бояться. Мне уж чуть слышен был шум в городе. Как пчелы, шумел народ внизу. Улицы, дома, река, сады в городе виднелись мне внизу, как на картинке.
Мне казалось, что я царь над всем городом и народом, — так мне весело было наверху. Я шибко поднимался кверху, только подрагивали веревки в лодке, да раз налетел на меня ветер, перевернул меня два раза на месте; но потом опять не слыхать было, лечу ли я, или стою на месте.
Я только потому замечал, что лечу кверху, что все меньше и меньше становилась подо мной картинка города и дальше становилось видно. Земля точно росла подо мной, становилась шире и шире, и вдруг я заметил, что земля подо мной стала, как чашка. Края были выпуклые, — на дне чашки был город. Мне веселее и веселее становилось. Весело и легко было дышать и хотелось петь. Я запел, но голос мой был такой слабый, что я удивился и испугался своему голосу.
43
Источник: https://www.booklot.org/authors/tolstoy-lev-nikolaevich/book/tom-10-proizvedeniya-18721886-gg/content/1619759-cheremuha-rasskaz/
Алексей Мусатов — Черёмуха
Здесь можно скачать бесплатно «Алексей Мусатов — Черёмуха» в формате fb2, epub, txt, doc, pdf. Жанр: Советская классическая проза, издательство «Детская литература», год 1978.
Так же Вы можете читать книгу онлайн без регистрации и SMS на сайте LibFox.Ru (ЛибФокс) или прочесть описание и ознакомиться с отзывами.
На Facebook
В Твиттере
В Instagram
В Одноклассниках
Мы Вконтакте
Описание и краткое содержание «Черёмуха» читать бесплатно онлайн.
children prose_su_classics Алексей Иванович Мусатов Черёмуха ru LT Nemo FB Editor v2.0 03 July 2009 «LT Nemo» 2009 AC177887-2ECD-4782-9826-6BCCF5EE5DF3 1.0 Мусатов А. И. Собрание сочинений в 3-х томах. Т. 3 «Детская литература» Москва 1978 Алексей Иванович Мусатов СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИИ В ТРЕХ ТОМАХ Том 3 ЧЕРЁМУХА. ЗЕЛЁНЫЙ ШУМ. КЛАВА НАЗАРОВА Повести ИБ № 1593 Ответственный редактор 3. С. Карманова Художественный редактор А. Е. Цветков Технический редактор Г. Е. Гафт Корректоры Н. А. Сафронова и Е. А. Флорова Сдано в набор 6/VII 1977 г. Подписано к печати 20/III 1978 г. Формат 60×90 1/16. Бум. типогр. № 1. Усл. печ. л. 28. Уч.-изд. л. 28.5. Тираж 200 000 (100 001—200 000) экз. Заказ № 673. Цена 1 р. 10 к. Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Детская литература». Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1. Ордена Трудового Красного Знамени фабрика «Детская книга» № 1 Росглавполиграфпрома Государственного комитета Совета Министров РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, Сущевский вал, 49. Мусатов А. И. М91 Собрание сочинений в 3-х томах. Т. 3. Рис. И. Година. Оформл. В. Горячева. М., «Дет. лит.», 1978. 448 с. с ил. В 3-й том Собрания сочинений А. И. Мусатова входят повести «Черёмуха», «Зелёный шум», «Клава Назарова». М 70803—198 / М101(03)78 подписное Р2
Алексей Иванович Мусатов
Черёмуха
Цвела черёмуха. Огромная и белая, она была похожа на пышное облако, которое опустилось на землю и зацепилось за изгородь.
Всюду пахло черёмухой: на улице, в переулке, в избе. Даже чай был с привкусом черёмухи, хотя бабушка и заваривала малину.
— Благодать… Дух-то какой сытый, — говорила она. Жили мы под черёмухой. Мы — это я, Петька и Настя. Был у нас свой дом — шалаш с крыльцом, с дверью, с застеклёнными окнами, с крышей под железом. Дом мы строили сообща.
Я притащил доски, гвозди, осколки стёкол, Петька — старую калитку от огорода и три листа кровельного железа. Только Настя ничего не принесла. Да мы с ней сначала и дружить не хотели, она сама напросилась.
Узнала, что мы дом строим, и примчалась.
— Я за хозяйку буду. Я вам и спеку и сварю. Я ловкая… — И тут же принялась наводить в доме порядок.
Потом Настя принесла в фартуке целый ворох черепков, баночек из-под крема и гуталина и сказала, что это будет вместо посуды. Мне и Петьке она подарила по два цветных стекла от разбитых лампадок — красное и зелёное.
Если смотреть в красное, то сразу всё кругом тебя делается огненным, багровым, и кажется, что пахнет дымом и гарью. А приставишь к глазу зелёное стекло — и даже страшно станет. Вот идёт через огород моя бабушка, и такая она зелёная, чахлая, словно только что из больницы вернулась.
Посмотрел я в стёкла, посмотрел да и бросил. Надоело. А Петька словно охмелел: ходит по огороду, шатается, хохочет: «Ой, Лёнька, черёмуха красная, ой, солнце зелёное!» Настя же хитрая — ещё одно стекло подарила Петьке, голубое. Так и прижилась у нас Настя.
Стали мы строить дом втроём. Дом получился на славу.
Жили мы семьёй. Чаще всего Петька был отцом, Настя — матерью, а я — сыном. Сын я озорной, неспокойный, гулял по ночам, возвращался домой навеселе, буянил и требовал, чтобы отец купил мне гармонь и ружьё. Отец топал на меня ногами, грозил выпороть ремнём; мать плакала и укладывала меня спать.
Но подолгу быть сыном мне надоедало. «Всё сын да сын, — обижался я. — По очереди надо играть».
Тогда Настя становилась моей женой, а Петька — стариком. Он кряхтел, охал, жаловался на ревматизм и грозил нам, что скоро умрёт. Уходя на работу, мы запирали старика на замок.
Хозяйство у нас было исправное, с достатком. Имелись две телеги — деревянный ящик и старый противень, серпы, косы, плуг, борона, своя лошадь. Лошадь — это я. Я умел звонко гоготать и даже учился прядать ушами. В доме у нас никогда не переводились запасы: два-три кусочка сахару, хлеб, печёная картошка, соль.
Ели мы всё, что было съедобного на молодой весенней земле: стрельчатый лук, щавель, такой кислый, что от него закрывались глаза, нежные листики кислички, приятно пощипывающие во рту, сладковатый, с густым, словно сметана, соком молочай, пресные дудки, водянистые хвощи.
На улице была весна, цвела черёмуха, мужики только начали сев, а мы уже управились с сенокосом, жали хлеб и готовились к молотьбе.
Взрослые не мешали нашему маленькому дому. Они ходили рядом, что-то делали, иногда кидали нам цветную стекляшку, звали обедать, спать. И хорошо, что не мешали!..
Зато все ребятишки в деревне завидовали нашему хорошему дому, дружной семье и богатству. Стёпа Мальков не один раз набивался к нам в дружки, но мы его не принимали.
Но вот моему правдашнему, большому отцу, который делал людям столы, табуретки и гробы, никто не завидовал. Над ним все только смеялись.
В прошлом году отец купил быка. Бык чёрный, мордастый, злой. Отец привязал его на цепь. Бык свирепо мычал, два раза срывался с цепи и едва не забодал деда Кузьму. Мать с бабушкой боялись подойти к быку, а отец ругался, что они ничего не понимают.
— Племенной же бык, необыкновенный, — убеждал он. — Он к чему кричит? К богатству. Чуять надо. Вот знают мужики, что я племенного быка держу, поведут коров — а я с них по трёшнице, по трёшнице! А кто побогаче — пятёрку гони. Вот оно и счастье в руку!
Целое лето бык жил у нас во дворе, но коров мужики так к нему и не привели.
Рассердившись, отец продал быка за половинную цену и на вырученные деньги накупил кур и уток. Во дворе у нас стало весело и шумно. Бабушке и матери отец поручил собирать яйца и перья, а мне — следить за ястребом, чтобы тот не таскал цыплят.
Но отцу не повезло и на этот раз. Кур у нас разворовали, утята передохли. Злой стал тятька. Попросишь у него банку из-под краски, а он щёлкнет тебя аршином по затылку и зашипит:
— Пошёл отсюда, стручок!
Но я знал — отец не злой. Он часто сажал меня на колени и ласково чесал мне затылок:
— Эх, Лёнька, коммунар мой! Ты у меня счастливый — в золотой час родился. Расти, брат, расти!
Это он вспоминал про двадцатый год. Тогда в барском имении организовалась коммуна. Отец записал в неё всю нашу семью. Я появился на свет во второй месяц коммунарской жизни, а на третий — коммуна развалилась.
Иногда отец заглядывал в огород, долго измерял шагами землю и задумывался. Когда я подходил к нему, он тихонько дёргал меня за нос:
— Погоди, Лёнька, стриж глупый, погоди… разведём мы с тобой сад.
— Сад?
— Да-да. Яблоки там, груши, фрукты разные. Только, чур, секрет, никому пока не говорить.
То, что у нас будет сад, мне понравилось. Мне тоже хотелось рассказать отцу что-нибудь интересное и по секрету. И я сообщил ему, что под брёвнами у нас с Петькой спрятан большой ящик, набитый бабками, деревянными шарами, фигурными палками и разными железяками. Таких богатств нет ни у одного мальчишки в деревне. Пусть только тятька молчит об этом.
В сумерки я, Петька и Настя обычно садились ужинать.
— Слава тебе, отмолотились, — говорила Настя, по-мышиному хрупая кусочком сахара. И, помолчав, кивала в сторону соседских мальчишек: — Опять подрались… Всё делятся… Вы ешьте картошку-то, со свининой жарила, — и показывала на баночку из-под ваксы с синеватыми ломтиками картофеля.
— Старшего у них нет, — сурово говорил Петька (он был в этот раз за отца), — вот и делятся…
А черёмуха цвела. Когда пробегал ветер, она вскипала, словно молоко в кастрюле, и брызгала белыми лепестками.
Пруд, затянутый ряской, из зелёного становился белым. Крыша на нашем доме тоже побелела. По переулку бегал телёнок в белых крапинках, словно его забрызгали известью.
Черёмуха отцвела. На месте душистых цветов появились мелкие зелёные ягоды.
Вся наша семья вышла на усадьбу сажать картошку. Отец, в синей линялой рубахе, ходил за плугом.
Плуг кидало из стороны в сторону. Отец изгибался, свистел и кричал на лошадь — ему очень хотелось, чтобы первая борозда была прямой и ровной. Вот он доехал до конца усадьбы, оглянулся и весело крикнул:
— Сади, молодцы!
Я шагал вдоль борозды и кидал в пухлую землю крупную картошку.
Вдруг сверху кто-то щёлкнул меня по затылку:
— Нагибаться надо! Ишь какой столбовой дворянин растёт!
Это отец. Он перегнулся в пояснице, как складной аршин, и плотно воткнул картофелину в землю, словно пробку в бутылку. Это новая затея отца. Он уверял, что от такой посадки картошка растёт куда быстрее.
Источник: https://www.libfox.ru/164211-aleksey-musatov-cheremuha.html
О.А.Фокина-«Черёмуха»
ЧЕРЁМУХА
—
Черёмуха за старым огородом –
Единственная память об отце.
Он был тогда безусым, безбородым,
С улыбкой на обветренном лице.
Колхозный бригадир.
Вернувшись с поля,
Шагал на речку мыться, а потом,
Перекусив ржаного хлеба с солью,
Полено брал, да нож, да долото.
В траву катились стружки-завитушки,
Как волосы дочуркины, белы,
И начинали новые игрушки
В избе сосновой обживать углы:
И пахарь с плугом, и косарь с горбушей,
И кузнецы, и лодка в два весла,
И пильщик, никогда не устающий.
Но тех игрушек я не сберегла.
—
По вёснам спать отцу мешали утки:
Хватал ружьё, но приходил ни с чем.
Увидел раз: черёмухе-малютке
Все корни обнажил шальной ручей.
На корточки присев перед бедняжкой,
Руками землю талую разрыл
И, осторожно в новую фуражку
Земли насыпав, кустик посадил.
Понёс домой.
Болталось за плечами
С травинками на мушке, дулом вниз
Ружьё.
В полях, усеянных грачами,
Навстречу поднимался шум и свист.
В деревне, озираясь удивлённо,
Посмеивались в горсти мужики.
– Охотимся?
А он шагал, смущённый,
И мокрые блестели сапоги.
—
А вот и дом. И радостное «Тятя!»
Несётся из распахнутых ворот.
По звонким лужам, обгоняя братьев,
Я первая взлетаю в небосвод.
А мать ворчит: – Не надоело шляться?
Но он, смеясь, ей зажимает рот:
– Хорошая! Нельзя на нас ругаться!
Идём, посадим кустик в огород.
Мы были одинаковые ростом
С черёмухой.
Той ласковой весной
Жилось мне так легко, светло и просто.
—
В какой из дней в наш тихий край лесной
Пришла война – об этом я не знала.
Должно быть, в толстой сумке почтальон
Её принёс. И вот отца не стало.
С котомкой подбегал к подводе он,
Когда в постельке с тополиным пухом
Проснулась я, крича: – Меня забыл!
Но лишь ушанка свесившимся ухом
Махнула мне с отцовой головы.
День ото дня всё тише, тише, тише
Звенели в доме наши голоса,
Всё чаще протекала наша крыша,
И от лучины плакали глаза.
На праздник больше не варили пива,
Для песни мать не разжимала губ.
Она утрами стала жать крапиву,
Чтобы для нас, детей, сготовить суп.
Не жгла крапива высохшие руки,
Бессонные не видели глаза,
Когда с крапивой вместе серп среза́л
Черёмуховый стебелёк упругий.
Но в этот день горька была похлёбка,
И запах был черёмуховый в ней.
Хлебнув, мы ложки положили робко
И словно старше стали и умней.
—
.Потом, до слёз ровесницу жалея,
Вплоть до морозов я сбивалась с ног,
Тайком от всех из родника Илеи
Носила воду – поливать пенёк.
Живым родник Илею называли,
Но делать чудо медлила вода,
И хлеб, вкусней которого едва ли
На свете было что-нибудь, тогда
Я сберегала, чтобы им, как клеем,
С пеньком чужую ветвь соединить,
И ленточку, шиповника алее,
Я расплела – черёмуху обвить.
Но были все труды мои некстати
(Не зеленеть же листьям в октябре!),
И как-то неожиданное «Хватит!»
Меня хлестнуло около дверей.
– Садись за зыбку! Рвать обутки хватит!
Но, от обиды вдвое став смелей,
Я возразила матери: – А тятя
Ведь спросит о черёмухе своей.
Не разобрав, мать плачет иль смеётся,
В большом корыте тиская бельё,
Я услыхала: – Тятька не вернётся
И никогда не спросит про неё.
.А новый день был так лучист и светел!
Плясал, и пел, и плакал сельсовет,
И громче всех выкрикивали дети:
– Сегодня – мир! Войны сегодня нет!
Как голубело небо над домами!
Как небывало вкусно пах шесток!
Но я опять не угодила маме,
Воскликнув: – На черёмухе – листок!
—
Прислушиваясь к шумным вешним водам,
Стою в раздумье на родном крыльце.
.Черёмуха за старым огородом –
Единственная память об отце.
Во всей красе над нею небо мая.
Счастливых слёз свиданья не тая,
Меня седая мама обнимает,
Седую маму обнимаю я.
Вершинкою, поднявшейся над крышей,
Черёмуха кивает ей и мне.
Такого цвета поискать – не сыщешь,
Листвы не встретишь гуще и темней.
Но если каждый красоту заметит,
То не любой поверит и поймёт,
За что милей всех запахов на свете
Мне этот пряный, горьковатый мёд,
И отчего, с черёмухой встречаясь,
Я ухожу на столько лет назад,
И отчего невольно замечаю,
Что ствол её и крив и узловат.
—
Те шрамы – знаки мужества и силы,
Святая память отгремевших дней.
.Спи, мой отец!
Цвести по всей России
Раскидистой черёмухе твоей.
Источник: https://multiurok.ru/blog/o-a-fokina-chieriomukha.html
Лев Толстой детям о природе (статья)
Великий художник слова Лев Толстой был одним из самых оригинальных и смелых новаторов в педагогике; его яснополянская школа — одна из первых попыток в России творчески подойти к обучению крестьянских детей, не только дать им основы необходимых знаний, но и воспитать любовь к труду, людям, природе. Этим целям отвечает содержание «Азбуки» и «Русских книг для чтения».
Много сил отдал Л.Толстой рассказам о животных и растениях. Свой педагогический и писательский опыт он вложил в краткие очерки о законах живой и неживой природы, изучая то, как зависят от них труд и повседневный быт человека.
«Описания» и «Рассуждения» Толстого (так сам писатель обозначил жанр ряда своих небольших познавательных очерков для юных читателей) положили начало русской научно-художественной литературе; они не менее ярки и увлекательны, чем рассказы.
Если Толстой брался писать о животных или растениях, то только о тех, которых хорошо знал; и чем ближе, тем глубже разрабатывался образ. Только о своем бульдоге Бульке он написал шесть небольших рассказов для детей, и в каждом раскрыта какая-то особая черта собачьего характера или поведения.
Мир животных и растений познавался писателем в труде, в котором, как известно, Л.Толстой видел главную радость и призвание человека.
«Человек — часть природы, к пониманию которой приходит через труд». Эта идея Толстого — ключ к его рассказам о природе. «Старый тополь» — рассказ о том, что продлить жизнь старому тополю можно только вырубив корни его отростков, очистив нижнюю часть ствола от них. Л.
Толстой пишет, что жалко было смотреть, как разрубали под землей сочные коренья, позднее жалость к сильной молодой жизни подкрепляется сознанием сделанной ошибки: старый тополь «давно уже умирал и знал это, и передал свою жизнь в отростки. От этого они так скоро разрослись, а я хотел его облегчить — и побил всех его детей» (1 Л.Н.Толстой. «Круг чтения». — М.
: Художественная литература, 1987. — С.17. Далее цитируется данный источник с указанием страниц).
В двух фразах так много сказано, что ими можно доступно и мудро объяснить детям философию жизни и смерти, законы смены поколений.
Xарактерно, что рассказчик — не просто наблюдатель, он активно действующее лицо: «мы вырубали», «надо было рубить, и я рубил». Все его действия определяются ясной практической целью.
То же и в рассказе «Лозина». Это биография организма, всей жизнью своей переплетающегося с интересами людей. Мужик « взял топор нарубил десяток лозиннику, затесал с толстых концов кольями и воткнул в землю» (С.25).
Сначала только часть посаженного, а потом и все погибло, но одна лозина выжила, с нее пчелы обирали поноску, под ней ребята собирались весной стеречь лошадей.
Прожило около лозины не одно поколение, но вот ребята разожгли в дупле лозины огонь, и ей приходит поистине сказочный, балладный конец:
«Прилетел черный ворон, сел на нее и закричал:
— Что, издохла, старая кочерга, давно пора было!» (С.27).
В циничном выкрике ворона — образное воплощение неумного равнодушия к природе. Фольклорный конец рассказа усиливает остроту нравственного воздействия, особенно на ребенка.
Мастерство этих притч Л.Толстого о жизни растений — в такте, с которым он приобщает читателей — деревенских детей к миру прекрасного.
Нередко в притчах завершающая фраза повторяет зачин, что усиливает впечатление от рассказанного. Так, «Черемуха» — рассказ о том, как жило и умерло дерево, о погубленной красоте; мужик, помогавший рассказчику срубать черемуху, так выражает свое отношение к убитой: «Эх! Штука-то важная! — сказал мужик. — Живо жалко!»
Рассказчик добавляет от себя: «А мне так было жалко, что я поскорее отошел к другим рабочим». (С.37).
Удивительному по непосредственности выражению жалости предшествует точное и зримое описание завершения рубки. «Мы налегли, и как будто заплакало — затрещало в средине, и дерево свалилось. Оно разодралось у надруба и, покачиваясь, легло сучьями и цветами на землю. Подрожали ветки и цветы после падения и остановились» (С.38).
Л.Толстой не сразу изображает гибель дерева, а подготавливает читателя к восприятию и оценке случившегося: «Всякую работу весело работать; весело и рубить. Весело наискось глубоко всадить топор, и потом напрямик подсечь подкошенное, и дальше, и дальше врубаться в дерево» (С.39).
Веселость работы связана еще и с практическими деловыми соображениями: надо было рубить, чтобы не дать черемухе заглушить лещиновые кусты.
Но в конце рассказа и автор, и читатель испытывают жалость к гибнущей красоте: «дерево задрожало листьями, и на нас закапало с него росой, и посыпались белые душистые лепестки
цветов. « (С.38).
В рассказах о животных Л.Толстой учит ребенка любить их, достигая при этом редкостной полноты художественного изображения. «Летели над морем лебеди в теплые страны» («Лебедь»).
Изображение вполне реалистичное: естественный отбор жесток, и стая продолжает путь, не обращая внимания на молодого ослабевшего лебедя, он опустился на воду и закрыл глаза. « Но природа полна гармонии. Море не дало погибнуть прекрасной птице. Море всколыхнулось под ним и покачало его…
Море, поднимаясь и опускаясь широкой полосой, поднимало и опускало его». Перед зарей отдохнувший лебедь приподнялся и полетел, пока еще «цепляя крыльями по воде» (С.45).
Отношения человека с миром животных у Л.Толстого сложнее и психологически богаче, чем с миром растений. Прекрасное в мире животных рисуется в богатстве высших форм жизни, в их разнообразии и сложности. Писатель приглашает и нас полюбоваться этой неоднозначностью, живописностью изображаемого.
Вот описывается русак, которому надо перейти через большую дорогу, чтобы попасть на гумно. Здесь нет описания в ожидаемом смысле — это живая картинка из жизни старой деревни.
Идет обоз, у мужиков бороды, усы и ресницы были белые, «изо ртов и носов шел пар», а лошади были потные и «к поту пристал иней».
Деревенская ночь изображена так проникновенно, что читателю-ребенку все видно и слышно, даже такие, казалось бы, не идущие к делу подробности, как рассказ одного старика в обозе другому о том, что у него украли лошадь.
Эти детали и привязывают образ зайца к месту действия. И плач ребенка, слышный в ночи, и потрескивание мороза в бревнах изб — все это неотделимо от деревенского быта, как и сам зверек. Залаяла собачонка от обоза и погнала его по сугробам.
Добрался он до гумна — поиграл с товарищами, покопал снег, поел озими. Со зримой точностью описывается раннее зимнее утро: светилась заря на востоке, еще гуще морозный пар подымался над землею, звук стал слышнее: мужики громче разговаривали.
Все гармонично в описании, и сам русак в полном единстве с природой и людским бытом, и узнаем мы о нем под конец главное — вернувшись к старой норе, заяц выбрал местечко повыше, раскопал снег, «уложил на спине уши и заснул с открытыми глазами».
Близость природного мира и человека, родственные связи между ними — подлинное открытие Толстого в его рассказах для детей. Мастерски раскрывая эти связи, писатель предугадал и наметил тот путь, по которому пошли в дальнейшем многие художники слова, писавшие о природе.
Почему нас так трогает привязанность, даже любовь свирепого хищника льва к своей слабенькой сожительнице собачке («Лев и собачка»)? Л.Толстой, заимствовав из детской французской книжки приблизительную схему, воссоздал трогательную ситуацию, в которой лев ведет себя подобно человеку. Писатель убеждает нас в правдивости происходящего. Рассказ близок к притче.
Притчей, только на этот раз охотничьей, является «Сова и заяц»: старая и молодая совы поспорили между собой, можно ли изловить русака. Результат спора — заросшие раны от когтей, которые год спустя увидел охотник на спине убитого им зайца. Рассказанное, как и всегда у Л.Толстого, точно, многозначительно, зримо.
Трудный родительский подвиг орла, дважды в течение дня совершавшего далекий полет к морю, чтобы накормить рыбой своих птенцов, раскрывается перед читателями в рассказе «Орел».
«Орел вдруг сам громко закричал, расправил крылья и тяжело полетел к морю», — так сказано о поведении мужественной птицы перед вторым полетом. Почему «громко закричал» орел? Не потому ли, что обещал что-то этим своим криком голодным птенцам? Л.
Толстой не дает ответа, но именно крик птицы и составляет эмоциональную вершину в повествовании.
Рассказы Л.Толстого о животных и растениях вызывают в юных читателях целую гамму чувств — от интереса к удивительному и занимательному до волнения и сопереживания.
В рассказах о природе, где научно-познавательное содержание облечено в форму художественного, эмоционального письма, использованы многие приемы и средства, позднее перешедшие в лучшие образцы русской научно-художественной литературы.
Источник: https://superinf.ru/view_helpstud.php?id=290
Загрузка...
